Что мы видим на картине? Руки симпатичного доктора, спину пациента… Непонятная процедура.
На самом деле это ещё одна победа реализма: на картине Михаила Нестерова изображён хирург (реальный и гениальный хирург) Сергей Сергеевич Юдин, делающий пациенту спинальную анестезию. Картина тридцать третьего года, между прочим. В тридцатые так обезболивали немногие; между тем Юдин написал работу “Спинномозговая анестезия” ещё в 1925 году.
Заодно картина свидетельствует о том, что Юдин предпочитал, чтобы пациенты сидели, а не лежали. Что, впрочем, не было чем-то экстраординарным – для спинальной анестезии возможны три позиции: сидя, как на картине, с опущенной головой; лёжа на боку в позе напуганного зародыша; лёжа на тупом (в хорошем смысле) угле большого треугольника, лицом вниз, попой кверху (положение для проктологических операций). Не исключено, что мои знания в этой области устарели – тогда, надеюсь, товарищи в белых халатах меня поправят. Вернёмся к живописи.
Нестеров обожал хирурга Юдина – и как модель, и как человека, и как хирурга (поскольку хирургия Юдина была искусством). Своей картиной Нестеров был недоволен до некоторого даже стресса: мол, не получилось, как задумывалось; не то, не то! Помучившись пару лет, он снова стал подбираться к “Серёже”, и решил написать его уже в состоянии послеоперационном – то есть написать Юдина разговаривающего (Юдин был блистательный, чарующий говорун) и, что ещё важнее, жестикулирующего. Вот набросок:
А вот результат (хранится в Третьяковке) – Юдин в 1935 году:
Пальцы Юдина, на которые сделан недвусмысленный акцент – отдельная тема: пальцы у него были фантастические, сравнимые разве что с рахманиновскими. И даже покруче, поскольку у Юдина они гнулись по все стороны. Рахманинов, впрочем, не нуждался в том, чтобы его пальцы гнулись во все стороны – они всегда были устремлены только к фортепиано, и у Рахманинова была такая растяжка, что он одной левой – да и правой, хоть и был левшой – легко брал дуодециму (извините, вырвалось) и даже более того.
Хирург Юдин любил историю, театр, литературу, но особенно – музыку: перед операциями он читал партитуры Чайковского, чтобы совершенно успокоиться, и каждое утро начинал с игры на скрипке, чтобы размять руки и получить удовольствие. Он был человек редкой образованности, а сосредоточенность исключительно на профессиональных интересах горячо не одобрял. Хотя как он всё успевал, не очень понятно: в институте Склифосовского он жил в буквальном смысле слова, и его рабочий день заканчивался в три часа ночи. К слову, о Склифе: один из корпусов размещался в здании Шереметьевской больницы (теперь там музей), и на восстановление росписей больничной церкви Юдин пожертвовал свою Сталинскую премию – причём он собственноручно освобождал росписи от советской штукатурки.
Следующая картинка – дружеский шарж авторства Кукрыниксов, которые были его добрыми приятелями. У Юдина было много друзей и знакомых в художественном мире, и изображали его часто; например, его голову изваяла сама Вера Мухина. Голову не показываю, поскольку там реально только голова, а нас интересуют пальцы; итак, смотрим на пальцы.
Шарж – он, конечно, всегда преувеличение, но в этом случае – не такое уж значительное. По воспоминаниями свидетелей, Юдин во время виртуозного хирургического шитья держал ножницы на мизинце (или на мизинце и безымянном) и мгновенно обрезал нити.
С двадцать восьмого года он работал главным хирургом “Склифа”, был одним из самых уважаемых и почитаемых врачей и учёных, и посмотреть на его работу стремились все, кто что-то понимал в хирургии (впрочем, те, кто не понимал, тоже стремились). В альбоме с отзывами было полно восторгов; процитирую один, оставленный профессором Краковским – это типичная запись: “С чувством огромного эстетического наслаждения покидаю клинику Сергея Сергеевича Юдина, где мне посчастливилось видеть художника-хирурга за работой. Его работа проста до гениальности и гениальна до простоты”.
Юдин не прощал ошибок; говорят, как-то раз даже ударил женщину (несчастная медработница зазевалась, когда у пациента случился коллапс). Уволил хирурга, плохо повесившего картину. Уволил за криворукость – хирург не может быть криворуким; кстати, ту картину он велел бедолаге повесить в палате, поскольку считал, что искусство способствует выздоровлению. Искусство способствовало и работе: однажды предстояло оперировать балерину, и он попросил её пройтись “на пальчиках”, чтобы врачи, посмотрев на прекрасное, воодушевились.
Он всегда помнил о собственных неудачах и рассказывал о них на лекциях: не хотел, чтобы его считали небожителем. Любопытно, что неудачи (сужу по тому, что известно мне) относились к ранним годам – то пятнадцатый год упоминается, то восемнадцатый, – но переживались они так, будто случились вчера.
Во время Великой Отечественной его сын Сергей свинтил с фронта, и Юдин выгнал его из дома – за то, что сын воспользовался его именем. С тех пор они не общались. Возможно, с сыновним проступком связан первый инфаркт Юдина, хотя он мог быть вызван и тем, что Юдин тогда работал на износ; в воспоминаниях одного военного врача я прочитала, что Юдин оперировал сразу на трёх столах – как шахматист на сеансе одновременной игры. Есть легенда, что он отказался оперировать пленённого Паулюса, чтобы не терять времени на ерунду.
Сорок восьмой год был урожайным: Юдин получил вторую Сталинскую премию, а затем его арестовали (донос сочинил один из самых пестуемых учеников, занявший потом его должность). Три года Юдин провёл в тюрьме, где ему выбили все зубы и довели до второго инфаркта; после пыток он признал себя английским шпионом (по одной версии, Юдин сломался, когда ему стали щипцами выкручивать веки, по другой – когда пригрозили раздробить руки). В тюрьме Юдин писал – о хирургии, конечно, – и рукопись сохранилась, но она из тех, что периодически “обрывается”, и только обрывистость указывает на то, что автор работал в не совсем нормальных условиях.
Расстрел заменили десятилетней ссылкой. Через некоторое время удачно сложились обстоятельства: жене одного сибирского партийного деятеля потребовалась операция, деятель хотел пристроить её в “Кремлёвку”, но ему сказали, что лучший хирург страны находится по такому-то адресу – от вас, мол, недалеко. Из Бердска Юдина перевели в Новосибирск и разрешили работать (он поработал так, что спустя много лет новосибирцы поставили ему памятник). После смерти Сталина – освободили, реабилитировали, вернули в “Склиф”; бывший ученик, к изумлению присутствующих, выступил с речью о том, что Юдин всё равно враг народа и не любит советскую власть.
Юдин мечтал прожить ещё три года. Похоже, он подозревал, что об этом можно мечтать, но не стоит рассчитывать всерьёз. Умер он очень скоро, в пятьдесят четвёртом, от третьего инфаркта – после освобождения и года не прошло.
А в шестьдесят пятом художник Лактионов закончил картину “После операции” (первым названием было “Подвиг учёного”). Она написана в гиперреалистичной манере, с тщательно проработанными деталями и “групповкой” из реальных профессоров. Вместо Юдина – самого живого, выразительного персонажа, традиционно жестикулирующего – позировал его брат; также Лактионов пользовался существующими изображениями, фотографиями и посмертными слепками, снятыми с рук и лица Юдина.
Что же так старательно увековечивал Лактионов, в чём подвиг и почему тут колба с кровью?
Это случилось в тридцатом. По сути хирург Юдин сделал шаг по направлению к трансплантологии, воспользовавшись свежеумершим человеком для спасения едва живого. Молодому почти обескровленному самоубийце, который от какого-то огорчения перерезал себе вены, Юдин на свой страх и риск перелил кровь недавно скончавшегося в отделении человека. Конечно, он сделал это не с бухты-барахты – проводились соответствующие опыты на животных, и результаты были вдохновляющими; но людей трогать никто не рисковал. Само переливание крови от покойника тоже было делом трудным (не буду описывать подробно; в общем, там не просто взяли да высосали из мертвеца кровищу в трёхлитровую банку). Помимо того, что это было ново, сложно и экстренно – это было ещё и абсолютно незаконно; в случае неуспеха немедленно нарисовался бы прокурор (он всё равно нарисовался, но не такой уверенный). Юдин был счастлив, что молодой человек снова стал как новенький, коллеги были в тихом ужасе от случившегося, но потом все привыкли к этому неожиданному повороту научной мысли – впоследствии, во время войны, кровь мёртвых спасала живых.
Юдин много работал над “посмертной кровью”, и его даже наградили Ленинской премией – в шестьдесят втором, когда он давно лежал под барельефом на Новодевичьем. Интересно, что в сорок девятом, будучи в тюрьме, он планировал выпуск книги, для которой нарисовал титульный лист – с предполагаемым годом выхода, с названием издательства, с красивым четверостишием (и припиской для следователя с просьбой “сохранить этот план”). В намеченном пятидесятом, конечно, не выпустили ни книгу, ни самого Юдина. Невозможно не восхититься этой святой энергией:
В заключение – пара прекрасных фрагментов из книги Сергея Сергеевича Юдина “Размышления хирурга”. Она составлена в основном из его тюремных записей (опубликована в конце шестидесятых).
“Все виды ремёсел требуют особых навыков, но ни в одной отрасли человеческой деятельности не соединяется столько различных специальных свойств, как в хирургии. Тут нужны чёткость и быстрота пальцев скрипача и пианиста, верность глазомера и зоркость охотника, способность различать малейшие нюансы цвета и оттенков, как у лучших художников, чувство формы и гармонии тела, как у лучших скульпторов, тщательность кружевниц и вышивальщиц шёлком и бисером, мастерство кройки, присущее опытным закройщикам и модельным башмачникам, а главное – умение шить и завязывать узлы двумя-тремя пальцами вслепую, на большой глубине, т. е. проявляя свойства профессиональных фокусников и жонглёров. Ибо очень многие хирургические операции на конечностях уподобляются точнейшим столярным работам, а многие случаи обработки и свинчивания костей требуют не просто слесарных, а тонких механических приёмов. Операции на лице, щеках, веках подобны художественным аппликациям или инкрустациям перламутром и драгоценными породами дерева, а глазные операции требуют буквально ювелирной работы. Наконец, необычайная сложность брюшной топографии и патологии требует от абдоминального хирурга не только свойств, знаний и сообразительности архитекторов и инженеров, смелости и решительности полководцев, чувства ответственности юристов и государственных деятелей, высокого технического мастерства ориентировки, безупречной техники шитья и кройки и подлинного искусства при разгадке ребусов и китайских головоломок, каковыми представляются многие случаи кишечных узлообразований и заворотов”.
“Для деятельной роли в науке более подходит мономания, даже сумасшествие, чем умеренность, благоразумие и холодное беспристрастие. И если далеко не каждый энтузиаст добивается лаврового венка, то ещё реже кто-нибудь из умеренных и благоразумных стоит хотя бы небольшого поощрения”.
Чтобы вы могли сравнить художественные портреты с документальным, добавляю фотографию.
Наталья Белюшина https://snob.ru/profile/26524/blog/145457