Абисал Гергиев и Арсений Мун выступили на фестивале «Звезды белых ночей»
Затянувшееся «карантинное» молчание в мире классической музыки стало самым настоящим испытанием для привыкших к живым концертам меломанов. Практика показала неправоту великого затворника и эксцентрика Гульда, предрекавшего в свое время исчезновение концертов в пользу звукозаписи. Обилие выложенных в сеть минувшей весной всевозможных трансляций и архивов после первоначального азарта вызвало скорее утомление, нежели насыщение, и еще острее пробудило желание увидеть артистов воочию, а не через компьютерный экран.
Мариинский театр одним из первых в России решился на возобновление концертной и театральной жизни. Знаковый мариинский фестиваль «Звезды белых ночей» все-таки состоялся и уже стал самым необычным и интригующим за свою почти тридцатилетнюю историю. Из июня-июля он практически переехал на август, афиша формируется не дальше, чем на неделю вперед и вывешивается на сайте театра, концерты и спектакли идут без антракта, а рассаженная в шахматном порядке публика должна быть одета в маски и, не чихая, не кашляя внимать музыке, которая продолжает царить на мариинских площадках. К спонтанности в Мариинском театре не привыкать, и в нынешней непростой ситуации это качество оказалось очень востребовано.
Клавирабенды всегда были важной частью «Звезд белых ночей». Этим июлем в ознаменование бетховенского юбилея в Петербурге должен был уже второй раз исполнить полный цикл бетховенских сонат Рудольф Бухбиндер. Приехать артисту в северную столицу в связи с карантином не удалось, и огромная растяжка с его портретом на входе в Концертный зал стала своеобразным приветом из несбывшегося прошлого. В этой ситуации дать дорогу молодым стало разумным и очень верным решением, а одноактный концерт «на двоих» Абисала Гергиева и Арсения Муна, прошедший 1 августа в Концертном зале Мариинского театра, стал одним из приятных сюрпризов нынешнего фестиваля.
И Абисал, и Арсений принадлежат к поколению next, появившемуся на свет на рубеже тысячелетий, и представители которого все ярче и ярче начинают вспыхивать на эстраде. Оба юноши закончили знаменитую петербургскую десятилетку в классе Александра Сандлера, оба решили продолжить свое образование в Америке (Арсений поступил в класс Сергея Бабаяна в Кливленде, а Абисал в класс Хва Гён Бёна в Бостоне), оба в свои двадцать лет уже имеют серьезную практику концертных выступлений, как сольных, так и в сопровождении оркестра. Но вместе с тем прошедший концерт продемонстрировал всю разность их артистических натур, проявившуюся в исполнительской манере и в выборе программы.
Вечер открылся выступлением Гергиева-младшего, начавшего свою публичную карьеру в 2016 году с оркестром Мариинского театра под управлением своего отца на открытии Северо-Осетинской филармонии. История культуры знает немало артистических династий, и у Абисала Гергиева есть все шансы стать достойным продолжателем своей фамилии, хотя по игре было слышно, что его талант иного склада, нежели у всесильного худрука Мариинки. Вместо напора и огня в игре Абисала был слышен мягкий и утонченный лиризм, при том, что с техникой и туше у молодого человека все в полном порядке. Сыгранный им набор рахманиновских и скрябинских пьес (ранние прелюдии и этюды) транслировал больше задумчивую рефлексию и созерцание, нежели витальность и решительность.
Знаменитую до-диез минорную прелюдию Рахманинова, в которой уже не одно поколение музыковедов слышит набатный колокол по исчезнувшей в случившимся позже революционном лихолетье России, Абисал начал очень мягко, практически без акцентов, на густой тянущейся педали (страсть к порой чрезмерному педализированию тоже, кстати, указывает больше на лирическое дарование артиста), набирая динамику к концу пьесы и прекрасно выстроив кульминацию. Две последующие прелюдии (си минор и соль-диез минор) пианист сыграл как продолжение первой, так что получился своего рода почти сонатный цикл c печальным финалом. Известный ре-диез минорный этюд Скрябина, которым Абисал завершил свое выступление, тоже прозвучал не как «призыв к действию», а как трагическое воспоминание, наполненное грустью о минувшем.
Музыку Скрябина очень удачно продолжили шопеновские миниатюры, сыгранные уже Арсением Муном. В малоизвестном Рондо a la Mazur op. 5 (гениальное творение шестнадцатилетнего Шопена!) Арсений подчеркнул чуть ли не авангардные изыски, так что за нотным текстом польского романтика уже послышался двадцатый век с его любовью к подлинному, «непричесанному» фольклору. А знаменитая ля-минорная мазурка op. 17 № 4 проскользнула почти как тонкая эстрадная миниатюра. Среди самых сильных сторон Арсения, имеющего в том числе большой конкурсный опыт, – блестящая, отточенная техника, сочетающаяся почти с аристократическим изяществом. Молодой музыкант уже прекрасно чувствует публику и то, чем можно ее сразить. Смысловым центром выступления Муна стала сложнейшая Седьмая соната Прокофьева, в первых двух частях которой юноша продемонстрировал калейдоскоп контрастных образов, в которых яростный напор чередовался с медитативной рефлексией и последующим трагическим плачем. А вот самая «забойная», третья, часть этой сонаты прозвучала несколько по-ученически. Да, все было практически безупречно сыграно и выдержан темп, но чувствовалось, что пианисту это давалось нелегко. Зато в сыгранной на бис «Кампанелле» Листа Арсений действительно сразил публику. Невероятная техника, виртуозность, сыгранность и прослушанность каждой ноты выдавали уже особую степень свободы и кураж, доступные лишь настоящим артистам.