Вера Рябинина о выставке Ксана и Юлии Крон «Русский авангард из Норвегии» в Галерее Михайлов, ноябрь 2018
Наверное, залог настоящего художественного творчества – редкое сочетание спонтанности и трудолюбия, и художник Ксан, он же Кристиан, Крон – яркое тому доказательство. В московской Галерее Михайлов, расположившейся в сталинской высотке на Кутузовском, 2/1, удивительно солнечным ноябрьским днем открылась выставка одного из самых непредсказуемых художников в мире.
Ксан Крон – действительно человек неординарный, со странной и порой очень поэтичной судьбой, напоминает главного героя ибсеновской пьесы «Пер Гюнт». Он родился летом 1882 года в Бергене в семье потомственных моряков. Но купаться в родительской любви будущему художнику не пришлось, в нежном возрасте семи лет мать с отцом бросили его на попечении дядюшки и эмигрировали в Америку. Можно только строить предположения о том, насколько сильно это повлияло на характер Крона, но все, кто знал его в зрелом возрасте, отмечали его упорство в достижении целей, плодотворность его работы с довольно сильным налетом бытового эгоизма и, главное, невероятное стремление к тому, чтобы стать лучшим и абсолютную уверенность в себе.
На путь художественного творчества молодой Кристиан Крон встал, не задумываясь, уже с ранних лет. Он, безусловно, обладал врожденным талантом к живописи, тонким вкусом и чувством цвета, что не раз в последствии отмечалось критиками. Первые шаги на художественном поприще проходили как раз в то время, когда в Норвегии зарождался местный модернизм – эпоха, которая войдет в историю искусства, как Золотой век норвежской живописи. Первый же его учитель увлек его театром, привлекая к изготовлению декораций. Тогда театр стал его самой большой любовью длинною в жизнь. На протяжении всех своих 77 лет он будет постоянно возвращаться к нему, но, кажется, ни одна из его задумок так и не воплотится.
После 1902 года начинается череда непопулярных решений, которые в конечном итоге прославили Крона куда больше тех, кто с ним начинал. Париж в то время был не просто рассадником новых течений, но в буквальном смысле Меккой, куда устремлялись все молодые художники, жаждущие вдохновения и славы. Но юный Крон не едет в Париж. Вместо этого он отправляется на окраину Российской Империи, в Финляндию, где продолжает свое обучение в Гельсингфорсской академии, параллельно посещая скульптурную мастерскую. Его учитель – Альберт Гебхард – часто бывал в столице и был уверен, что учиться стоит только в Петербуржской Академии художеств. Эта уверенность быстро передалась и Крону, потому он уезжает в качестве камнереза в Петербург на строительство шведской церкви, где поступает вольным слушателем в Академию, в класс Ильи Репина. Здесь ему довольно скоро удалось существенно продвинуться в технике рисунка, работе с обнаженной натурой и почувствовать себя уверенно в живописи. К сожалению, всего через четыре месяца Академию закрывают из-за революционных настроений, которые по небезосновательному подозрению власти процветали в ее стенах. «В один прекрасный день перед каждой из дверей встали казаки с саблями наголо. […] И тогда я оказался в числе нищих русских студентов», – напишет Крон в своих воспоминаниях.
Оказавшись в одиночестве в чужом городе, а за короткое время пребывания в российской столице у молодого художника не завелось друзей, Крон даже и не подумает возвращаться в Норвегию. На Родину он обязан вернуться триумфатором. Тогда его взгляд все же обращается на Францию. В Париже в то время существовало без преувеличения множество художественных академий, на любой вкус и кошелек. Но большинство соотечественников Крона предпочитали учиться в Академии Коларосси, которую художник по началу решительно отвергает. В первые месяцы во французской столице он просто пытается вникнуть в художественную жизнь города. Поступая как истинный европеец, он с дотошностью подвергает личным проверкам все, что только попадается ему на глаза. Он отказывается от повального увлечения Матиссом, который представляется всем царем и богом и гремит на весь художественный мир. Отказывается до тех пор, пока на собственном опыте не прочувствует, не поймет всю глубину его живописи.
В конце концов, парижский период станет для Крона поистине важнейшим в творческом развитии. К нему, как и к театру, он будет возвращаться снова и снова. Жизнь в эпицентре зарождения нового искусства подарит ему не только бесконечные творческие мотивы, но и личное счастье. Именно в Париже он встречает свою будущую жену, которая станет для него опорой, компаньоном, но всегда так и останется в его тени. Юлия оказала мужу неоценимую услугу и ввела его в круг самых известных и влиятельных людей в культурной жизни как Франции, так и России. Именно через нее Крон знакомится с известной художницей и покровительницей искусств Елизаветой Кругликовой, дружба с которой в конечном итоге не мало поспособствовала становлению Крона. На творческих вечерах у Кругликовой Ксан сближается с художественной элитой России: знакомится с коллекционером Щукиным, попадает под обаяние Александры Экстер, по совету которой перебирается с женой в Киев, где проведет много плодотворных лет.
Иными словами, Париж сформировал Крона как художника. Здесь он напитался всеми европейскими влияниями, которые в последствии сумел преобразовать в своем творчестве. Он, наконец, понял и принял Матисса, сблизился с салонными кубистами, впитал в себя тонкую живопись фовистского Марке и экспрессию Ван Донгена. Их фирменные приемы прочно вошли в Кроновскую живописную палитру, ими он оперировал с ловкостью фокусника, их примерял на себя, как актер примеряет маски.
В Киеве Кроны сблизились с местной группой кубофутуристов «Кольцо», которую возглавляли Экстер и Богомазов, с ними он даже выставлялся в 1914 году, прямо перед отъездом в Москву. Но до этого, в ноябре 1911-го, Кроны устроили собственную выставку в открывшемся незадолго до этого (в 1904-м) «Киевском художественно-промышленном и научном музее Императора Николая Александровича». Директор музея очень избирательно относился к выставкам изобразительного искусства, считая, что его музей достоин только выдающейся живописи, и тот факт, что Кроны показали публике в этих стенах 120 работ (из которых от Юлии было лишь 18) говорит не только о признанности дарования Крона, но и о действительно высоком мастерстве.
Но вскоре Кронам становится тесно в Киеве. Несмотря на кажущийся триумф, над ними нависает угроза навсегда остаться лишь «норвежцами, ставшими киевлянами», а для Ксана Крона это совершенно неприемлемо. Ему жизненно необходимо признание, он жаждет показать миру, что он художник высоких европейских стандартов.
Художественная жизнь бурлит в 1910-х в Москве. Именно туда, где гремит Бубновый валет, и отправляются Кроны. В Первопрестольной Крон участвует в двух выставках объединения: первая еще во время работы в Киеве в 1912, вторая в 1914-м году. На первую свою московскую выставку Крон отправляет семь картин и все они на норвежский сюжет. В них мало авангардных мотивов, хотя и чувствуется глубокий потенциал творца. В той же выставке участвовали полотна французов: Матисса, Фриеза, Леже, Глеза и Фоконье. В этом широком контексте, где западные традиции слились с московскими, картины, представленные Кроном, выделялись ярким пятном, потому что почти варварски нарушали динамику выставки, хотя в них остро чувствовалось дарование художника, широкие перспективы его возможного творческого пути и видны были европейские корни его живописи.
В Москве он провел три года, но революция 1917-го заставила Ксана и Юлию перебраться в Осло. Возвращение в Норвегию было медленным, семья сделала крюк и посетила несколько азиатских и африканских стран. Путешествия стали для Ксана обязательным творческим ритуалом, которому он следовал до конца жизни. Чаще всего один, оставляя жену ждать его в Норвегии. Но их возвращение в конечном итоге все же было триумфальным. Крон все-таки вернулся домой победителем.
Выставку на Кутузовском, хотя она этого не демонстрирует в открытую, можно назвать биографической. Несмотря на наличие исторических справок, которые получает посетитель в виде небольшой брошюры на входе или целого перечня основных жизненных вех на плакате во втором зале, пытающихся структурировать повествование, никакой конкретной хронологии у выставки нет. Она не про даты и жанры, а про саму жизнь художника, многогранную, яркую, вдохновленную.
И вероятнее всего, это не заслуга организаторов, они просто поддались очарованию Крона и пошли в том направлении, которое он сам им указал. Первую свою большую экспозицию в Киеве Крон составлял сам, сознательно избегая конкретных смысловых узлов и логически обоснованных делений. И надо отметить, что такой прием общего, несколько хаотичного, экспонирования был свойственен ему на протяжении всей жизни. А потому совершенно закономерен тот факт, что и в 2018-м году мы смотрим на полотна Крона в их общем художественном поле, как бы одномоментно, не разделяя их по странам, городам и весям.
В двух залах Галереи Михайлов расположились полсотни полотен, которые соседствуют с произведениями ювелирного искусства с явным религиозным наполнением. Соседство, признаться, странное, но вовсе не взаимоисключающее и можно даже сказать, мирное.
По составу, выставка тоже довольно симптоматична – превалируют работы Ксана, а Юлия все так же остается удачным фоном. На самом деле, супругу Крона отличает меньшая свобода и качество живописи, ее работы порой кажутся слишком наивными и ученическими, хотя именно в ее полотнах острее чувствуется эволюция стиля и мастерства. А вот сам Крон, откровенно говоря, сбивает с толку. Глядя на его картины, каждый раз невольно хочешь приписать его то к одной, то к другой художественной школе. В работе «Церковь в Киеве» 1930-х отчетливы мотивы Бубнового валета. «Виолончелист» 1920-х, кажется, совмещает в себе салонных кубистов и фигуры Ван Донгена. В «Северной Норвегии» не просто влияние раннего Матисса, но прямое заимствование метода! А когда зритель спускается в нижний зал, его ждет еще больше потрясений. Со всех сторон слышится гул различных художественных направлений, которые тихо переговариваются между собой, вступают в диалог, порой противоречат, а порой и дополняют друг друга. Бесконечная карусель: Ван Гог, Марке, Матисс, Дюфи и все с начала! Чувствительный зритель обречен бродить по выставке в поисках настоящего лица художника, которое тот умело гримирует, меняя маски как перчатки.
Но не ищите у Крона закономерности и размеренности, их там нет! В его живописи все взаимосвязано, живет, переплетается, и одно не может существовать без другого. Он намерено не скрывает влияний, наоборот, выставляя их на всеобщее обозрение, пишет не в манере художника, а манерой художника. Он начинал с театра и так в нем и остался. В театре одного человека: он и актер, и декоратор. Его жизнь, по сути, постановка пьесы Ибсена, но его картины не декорации, а роли. Как Пер Гюнт менял имена, так и Крон сегодня представится вам господином Леже, а завтра обернется Лентуловым! Художник играет со зрителем и в качестве диагноза: «не поддается анализу!» можно написать на входе в галерею. Лучшее, что может сделать посетитель – бросить попытки найти Крона в его бесконечном маскараде и просто наслаждаться прекрасной в техническом исполнении живописью.
Здесь хочется отдельно отметить название выставки: «Русский авангард из Норвегии». Ирония состоит как раз в том, что русского в авангарде Крона не так уж и много. Для него самого путеводной звездой служили пейзажи все тех же Марке, Дерена, Брака, Глеза. В них он видел необъятный потенциал, за ними следовал везде – во Франции и Норвегии, в Киеве и Москве. Крон как будто чувствовал, что предкубистическая французская живопись в России все же остается понятой не до конца, он лично видел из нее выход не только в кубизм. А потому называть его русским авангардистом, значит избрать путь насильно выпрямленный, слишком уж упрощенный. Но есть опасность запутаться в паролях и явках, потому что Крон – художник собирательный, в нем есть одновременно все, что когда-либо попадало в поле его зрения, его нельзя ограничивать и рамки не для него.
К сожалению, Крона практически забыли. Несмотря на сумасшедшую плодотворность и яркую харизму, он «выпал» из большой истории искусств, как и многие талантливые художники, которым просто не повезло. А ведь его можно назвать одним из лучших художников начала XX века. На первый взгляд может показаться, что его любовь к цитатам – признак провинциальной школы, наивности или даже отсутствия собственного художественного воображения. Но при более пристальном рассмотрении оказывается, что в этом и заключалась основная интенция автора. Таким образом, в творчестве одного художника уложился весь творческий мир первой половины прошлого века, и мы можем смело заявить: Ксан Крон – человек, который был везде, видел все и впитал самую суть новой живописи.